Абрамов о чем плачут лошади краткое содержание. Абрамов, Анализ произведения О чём плачут лошади, План
Федор Абрамов
О чем плачут лошади
Всякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство - в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.
Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок.
Самые сложные, самые разноречивые чувства вызывали у меня эти лошади.
Они волновали, радовали мое крестьянское сердце, придавали пустынному лугу с редкими кочками и кустиками ивняка свою особую - лошадиную - красоту, и я мог не минутами, часами смотреть на этих добрых и умных животных, вслушиваться в их однообразное похрустывание, изредка прерываемое то недовольным пофыркиванием, то коротким всхрапом - пыльная или несъедобная травка попалась.
Но чаще всего лошади эти вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.
Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава - дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус - в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.
В общем, что говорить, - нелегко жилось беднягам. И потому-то я как мог пытался скрасить, облегчить их долю. Да и не только я. Редкая старушонка, редкая баба, оказавшись на лугу, проходила мимо них безучастно.
На этот раз я не шел - бежал к лошадям, ибо кого же я увидел сегодня среди них? Свою любимицу Клару, или Рыжуху, как я называл ее запросто, по-бывалошному, по обычаю тех времен, когда еще не было ни Громов, ни Идей, ни Побед, ни Ударников, ни Звезд, а были Карьки и Карюхи, Воронки и Воронухи, Гнедки и Гнедухи - обычные лошади с обычными лошадиными именами.
Рыжуха была тех же статей и тех же кровей, что и остальные кобылы и мерины. Из породы так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособленных к тяжелым условиям Севера. И доставалось Рыжухе не меньше, чем ее подругам и товарищам. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина под седелкой, заметно отвисло брюхо и даже вены в пахах начинали пухнуть.
И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей.
На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре.
А Рыжуха - нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости.
Обычно, завидев меня, спускающегося с угора, она вся подбиралась, вытягивалась в струнку, подавала свой звонкий голос, а иногда широко, насколько позволяла веревка, обегала вокруг кола, то есть совершала, как я называл это, свой приветственный круг радости.
Сегодня Рыжуха при моем приближении не выказала ни малейшего воодушевления. Стояла возле кола неподвижно, окаменело, истово, как умеют стоять только лошади, и ничем, решительно ничем не отличалась от остальных кобыл и коней.
«Да что с ней? - с тревогой подумал я. - Больна? Забыла меня за это время?» (Рыжуха две недели была на дальнем сенокосе.)
Я на ходу стал отламывать от буханки большой кусок - с этого, с подкормки, началась наша дружба, но тут кобыла и вовсе озадачила меня: она отвернула голову в сторону.
Рыжуха, Рыжуха… Да это же я… я…
Я схватил ее за густую с проседью челку, которую сам же и подстриг недели три назад - напрочь забивало глаза, притянул к себе. И что же я увидел? Слезы. Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы.
Рыжуха, Рыжуха, да что с тобой?
Рыжуха молча продолжала плакать.
Ну, хорошо, у тебя горе, у тебя беда. Но ты можешь сказать, в чем дело?
У нас тут спор один был…
У кого - у нас?
У нас, у лошадей.
У вас спор? - удивился я. - О чем?
О лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной… - и тут Рыжуха опять расплакалась.
Я насилу успокоил ее. И вот что в конце концов рассказала она мне.
На дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке. И вот эта старая кобыла, когда им становилось совсем невмоготу (а работа там была каторжная, на износ), начинала подбадривать ее своими песнями.
Я в жизни ничего подобного не слыхала, - говорила Рыжуха. - Из этих песен я узнала, что были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами. И когда я слушала эти песни, я забывала про жару, про оводов, про удары ременки, которой то и дело лупил нас злой мужик. И мне легче, ей-богу, легче было тащить тяжелую косилку. Я спрашивала Забаву - так звали старую кобылу, - не утешает ли она меня. Не сама ли она придумала все эти красивые песни про лошадиное беспечальное житье? Но она меня уверяла, что все это сущая правда и что песни эти певала ей еще мать. Певала, когда она была сосунком. А мать их слышала от своей матери. И так эти песни про счастливые лошадиные времена из поколения в поколение передавались в ихнем роду.
И вот, - заключила свой рассказ Рыжуха, - сегодня утром, как только нас вывели на луг, я начала петь песни старой кобылы своим товаркам и товарищам, а они закричали в один голос: «Вранье все это, брехня! Замолчи! Не растравляй нам: душу. И так тошно».
Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя - маленького, крохотного человечка.
Скажите мне… Вы человек, вы все знаете, вы из тех, кто всю жизнь командует нами… Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо? Не соврала мне старая кобыла? Не обманула?
Я не выдержал прямого, вопрошающего взгляда Рыжухи. Я отвел глаза в сторону и тут мне показалось, что отовсюду, со всех сторон, на меня смотрят большие и пытливые лошадиные глаза. Неужели то, о чем спрашивала меня Рыжуха, занимало и других лошадей? Во всяком случае, обычного хруста, который всегда слышится на лугу, не было.
Не знаю, сколько продолжалась для меня эта молчаливая пытка на зеленой луговине под горой, - может, минуту, может, десять минут, может, час, но я взмок с головы до ног.
Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба - мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!
Да, да, сокровище. Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади - никуда: ни в поле выехать, ни в лес. Да и не погулять как следует.
Полвека прожил я на белом свете и чудес, как говорится, повидал немало - и своих, и заморских, а нет, русские гулянья на лошадях о масленице сравнить не с чем.
Все преображалось как в сказке. Преображались мужики и парни - чертом выгибались на легких расписных санках с железными подрезами, преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое! Раздуйте метель-огонь на всю улицу!
И лошади раздували. Радугами плясали в зимнем воздухе цветастые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начищенных сбруй, и колокольцы, колокольцы - услада русской души…
Первая игрушка крестьянского сына - деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился - ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой - знаком долгожданного мужицкого счастья - встречало тебя почти каждое крыльцо. Всё - конь, всё - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти…
Ну и что же удивительного, что из-за коня, из-за кобылы вскипали все главные страсти в первые колхозные годы!
У конюшни толклись, митинговали с утра до ночи, там выясняли свои отношения. Сбил у Воронка холку, не напоил Гнедуху вовремя, навалил слишком большой воз, слишком быстро гнал Чалого, и вот уж крик, вот уж кулаком в рыло заехали.
На уроке учащиеся на примере рассказа Ф.И. Абрамова «О чем плачут лошади» научатся внимательному, вдумчивому чтению; познакомятся с чертами публицистического стиля; затронут нравственную проблему ответственности человека перед всем живым, что его окружает.
Тема: Из литературы XX века
Урок: Рассказ Ф.А. Абрамова «О чем плачут лошади»
Федор Александрович Абрамов (рис. 1) родился 29 февраля 1920 года в далёкой северной деревне Верколка, отгороженной от города бескрайними лесами, болотами, озёрами.
Рис. 1. Фото. Ф.А. Абрамов ()
Поздно как-то, рано ли,
Но в семье Абрамовых
Появился сын.
Родился он с норовом,
Прозывался Федором.
К Пинеге он с вёдрами
За водой ходил.
Чистая водица,
Сполохи зарницы,
Сиверко, метели -
Годы пролетели.
Детство и юность будущего писателя, проведённые в далёкой таёжной глуши, были нелёгкими. Большая, многодетная, рано осиротевшая семья. Отец умер, когда мальчику не было и двух лет. Трудное полуголодное детство и юность закалили характер, привили трудолюбие, волю, упорство. А еще необъятные сибирские просторы, удивительная красота природы научили его бережному, трепетному отношению ко всему живому на Земле.
Только в восемнадцать лет будущий писатель увидел город, железную дорогу. Он приехал в Ленинград, поступил на филологический факультет университета. Деревенского юношу насторожило городское многолюдье, где люди живут в одном доме и не знают друг друга.
Дальнейшая судьба Ф.А. Абрамова была неразрывна с судьбой России. Вместе со своим народом он прошел Великую Отечественную войну, после победы вновь вернулся в Ленинград, закончил учебу, преподавал в университете, стал писателем. Но, пожалуй, к жизни в большом городе он так до конца и не смог привыкнуть. Именно поэтому большинство произведений автора посвящено деревенской теме .
Писатель Абрамов отмечает особую красоту лошади, любуется этим добрым и умным животным. Однако это любование перемешивается с чувством жалости к лошадям и даже вины перед ними, ведь жизнь деревенской лошади трагична: «Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава — дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус — в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.
В общем, что говорить, — нелегко жилось беднягам».
Федор Абрамов в рассказе наделяет лошадь человеческими чертами характера. Вместе с рассказчиком главной героиней повествования становится колхозная лошадь Рыжуха. «И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей. На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре. А Рыжуха — нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости».
Чтобы подчеркнуть неразрывную связь человека и животного, Абрамов показывает дружбу между ними, и даже использует художественное преувеличение . Рыжуха наделяется способностью говорить. И проявляется этот дар в момент, когда лошади тяжелее всего, ее мучает вопрос: «Были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо?»
Этот вопрос заставил рассказчика задуматься. На этом этапе повествования ярко проявляется дар Абрамова-публициста. Здесь повествование сменяется рассуждением :
«Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба — мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!»
Обратите внимание на данный отрывок. В нем ярко проявляются черты публицистического стиля :
эмоциональность передается восклицательными предложениями;
Абрамов говорит о роли лошади в жизни деревни: «Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади — никуда: ни в поле выехать, ни в лес».
Рис. 2. Фото. Конёк на крыше дома ()
«Первая игрушка крестьянского сына — деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился — ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой — знаком долгожданного мужицкого счастья — встречало тебя почти каждое крыльцо» (рис. 2).
В авторском рассуждении о великой роли лошади в жизни русского человека читателя поражает еще одно трагическое воспоминание. О коне Карьке, который в свое время как солнце освещал тяжелую жизнь рано осиротевшей многодетной семьи Абрамовых. Этот конь, как и другие лошади, вместе с народом прошел войну и много сделал для Победы.
«— Нету вашего Карька, — ответил мне конюх-старик. — На лесном фронте богу душу отдал. Ты думаешь, только люди в эту войну воевали? Нет, лошади тоже победу ковали, да еще как…»
В своем рассуждении о лошадях Абрамов вспоминает произведение А.С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге». В этом стихотворении конь, верный товарищ князя, несправедливо подвергается изгнанию и забвению. Точно так же несправедливо забыто былое почтение к лошадям. И теперь они с надеждой и мольбой смотрят на нас с вами со страниц рассказа:
« ...Рыжуха все так же, с надеждой, с мольбой смотрела на меня. И смотрели другие лошади. И казалось, все пространство на лугу, под горой — сплошь одни лошадиные глаза. Все, и живые, на привязи, и те, которых давно уже не было, — все лошадиное царство, живое и мертвое, вопрошало сейчас меня».
Автор не смог объяснить, почему счастливые времена для лошадей прошли. Но мы-то с вами понимаем, что причина в том, что человек перестал нуждаться в лошади. На колхозных полях работают комбайны и тракторы, кавалерию в армии заменили танки. Вместо карет — машины и поезда. Без лошади научился обходиться человек, и животное сразу лишилось внимания, заботы, любви.
В свое время французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери в сказке «Маленький принц» написал фразу, ставшую крылатой: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Вслед за Экзюпери Абрамов также напоминает нам об ответственности за все живое на Земле, ведь если человек — царь природы, то все его подданные должны чувствовать себя под его защитой.
Список литературы
- Коровина В.Я. Дидактические материалы по литературе. 7 класс. — 2008.
- Тищенко О.А. Домашняя работа по литературе за 7 класс (к учебнику В.Я. Коровиной). — 2012.
- Кутейникова Н.Е. Уроки литературы в 7 классе. — 2009.
- Коровина В.Я. Учебник по литературе. 7 класс. Часть 1. — 2012.
- Коровина В.Я. Учебник по литературе. 7 класс. Часть 2. — 2009.
- Ладыгин М.Б., Зайцева О.Н. Учебник-хрестоматия по литературе. 7 класс. — 2012.
- Курдюмова Т.Ф. Учебник-хрестоматия по литературе. 7 класс. Часть 1. — 2011.
- ФЭБ: Словарь литературных терминов ().
- Словари. Литературные термины и понятия ().
- Толковый словарь русского языка ().
- Абрамов Ф.А. «О чем плачут лошади» ().
- Абрамов Ф.А. Биография и творчество ().
Домашнее задание
- Прочитайте рассказ Ф.А. Абрамова «О чем плачут лошади». Составьте план рассказа.
- Какой момент рассказа является кульминацией?
- О чем заставляет задуматься автор?
- Какие произведения на подобную тему вы читали?
- Можно ли подобный рассказ адресовать другим животным? Каким? Ответ обоснуйте.
О чем плачут лошади
Федор Александрович Абрамов
Федор Абрамов
О чем плачут лошади
Всякий раз, когда я спускался с деревенского угора на луг, я как бы вновь и вновь попадал в свое далекое детство - в мир пахучих трав, стрекоз и бабочек и, конечно же, в мир лошадей, которые паслись на привязи, каждая возле своего кола.
Я частенько брал с собой хлеб и подкармливал лошадей, а если не случалось хлеба, я все равно останавливался возле них, дружелюбно похлопывал по спине, по шее, подбадривал ласковым словом, трепал по теплым бархатным губам и потом долго, чуть не весь день, ощущал на своей ладони ни с чем не сравнимый конский душок.
Самые сложные, самые разноречивые чувства вызывали у меня эти лошади.
Они волновали, радовали мое крестьянское сердце, придавали пустынному лугу с редкими кочками и кустиками ивняка свою особую - лошадиную - красоту, и я мог не минутами, часами смотреть на этих добрых и умных животных, вслушиваться в их однообразное похрустывание, изредка прерываемое то недовольным пофыркиванием, то коротким всхрапом - пыльная или несъедобная травка попалась.
Но чаще всего лошади эти вызывали у меня чувство жалости и даже какой-то непонятной вины перед ними.
Конюх Миколка, вечно пьяный, иногда и день и ночь не заявлялся к ним, и вокруг кола не то что трава - дернина была изгрызена и выбита дочерна. Они постоянно томились, умирали от жажды, их донимал гнус - в затишные вечера серым облаком, тучей клубился над ними комар и мошкара.
В общем, что говорить, - нелегко жилось беднягам. И потому-то я как мог пытался скрасить, облегчить их долю. Да и не только я. Редкая старушонка, редкая баба, оказавшись на лугу, проходила мимо них безучастно.
На этот раз я не шел - бежал к лошадям, ибо кого же я увидел сегодня среди них? Свою любимицу Клару, или Рыжуху, как я называл ее запросто, по-бывалошному, по обычаю тех времен, когда еще не было ни Громов, ни Идей, ни Побед, ни Ударников, ни Звезд, а были Карьки и Карюхи, Воронки и Воронухи, Гнедки и Гнедухи - обычные лошади с обычными лошадиными именами.
Рыжуха была тех же статей и тех же кровей, что и остальные кобылы и мерины. Из породы так называемых мезенок, лошадок некрупных, неказистых, но очень выносливых и неприхотливых, хорошо приспособленных к тяжелым условиям Севера. И доставалось Рыжухе не меньше, чем ее подругам и товарищам. В четыре-пять лет у нее уже была сбита спина под седелкой, заметно отвисло брюхо и даже вены в пахах начинали пухнуть.
И все-таки Рыжуха выгодно выделялась среди своих сородичей.
На некоторых из них просто мочи не было смотреть. Какие-то неряшливые, опустившиеся, с невылинялой клочкастой шкурой, с гноящимися глазами, с какой-то тупой покорностью и обреченностью во взгляде, во всей понурой, сгорбленной фигуре.
А Рыжуха - нет. Рыжуха была кобылка чистая, да к тому же еще сохранила свой веселый, неунывающий характер, норовистость молодости.
Обычно, завидев меня, спускающегося с угора, она вся подбиралась, вытягивалась в струнку, подавала свой звонкий голос, а иногда широко, насколько позволяла веревка, обегала вокруг кола, то есть совершала, как я называл это, свой приветственный круг радости.
Сегодня Рыжуха при моем приближении не выказала ни малейшего воодушевления. Стояла возле кола неподвижно, окаменело, истово, как умеют стоять только лошади, и ничем, решительно ничем не отличалась от остальных кобыл и коней.
«Да что с ней? - с тревогой подумал я. - Больна? Забыла меня за это время?» (Рыжуха две недели была на дальнем сенокосе.)
Я на ходу стал отламывать от буханки большой кусок - с этого, с подкормки, началась наша дружба, но тут кобыла и вовсе озадачила меня: она отвернула голову в сторону.
Рыжуха, Рыжуха… Да это же я… я…
Я схватил ее за густую с проседью челку, которую сам же и подстриг недели три назад - напрочь забивало глаза, притянул к себе. И что же я увидел? Слезы. Большие, с добрую фасолину, лошадиные слезы.
Рыжуха, Рыжуха, да что с тобой?
Рыжуха молча продолжала плакать.
Ну, хорошо, у тебя горе, у тебя беда. Но ты можешь сказать, в чем дело?
У нас тут спор один был…
У кого - у нас?
У нас, у лошадей.
У вас спор? - удивился я. - О чем?
О лошадиной жизни. Я им сказала, что были времена, когда нас, лошадей, жалели и берегли пуще всего на свете, а они подняли меня на смех, стали издеваться надо мной… - и тут Рыжуха опять расплакалась.
Я насилу успокоил ее. И вот что в конце концов рассказала она мне.
На дальнем покосе, с которого только что вернулась Рыжуха, она познакомилась с одной старой кобылой, с которой на пару ходила в конной косилке. И вот эта старая кобыла, когда им становилось совсем невмоготу (а работа там была каторжная, на износ), начинала подбадривать ее своими песнями.
Я в жизни ничего подобного не слыхала, - говорила Рыжуха. - Из этих песен я узнала, что были времена, когда нас, лошадей, называли кормилицами, холили и ласкали, украшали лентами. И когда я слушала эти песни, я забывала про жару, про оводов, про удары ременки, которой то и дело лупил нас злой мужик. И мне легче, ей-богу, легче было тащить тяжелую косилку. Я спрашивала Забаву - так звали старую кобылу, - не утешает ли она меня. Не сама ли она придумала все эти красивые песни про лошадиное беспечальное житье? Но она меня уверяла, что все это сущая правда и что песни эти певала ей еще мать. Певала, когда она была сосунком. А мать их слышала от своей матери. И так эти песни про счастливые лошадиные времена из поколения в поколение передавались в ихнем роду.
И вот, - заключила свой рассказ Рыжуха, - сегодня утром, как только нас вывели на луг, я начала петь песни старой кобылы своим товаркам и товарищам, а они закричали в один голос: «Вранье все это, брехня! Замолчи! Не растравляй нам: душу. И так тошно».
Рыжуха с надеждой, с мольбой подняла ко мне свои огромные, все еще мокрые, печальные глаза, в фиолетовой глубине которых я вдруг увидел себя - маленького, крохотного человечка.
Скажите мне… Вы человек, вы все знаете, вы из тех, кто всю жизнь командует нами… Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо? Не соврала мне старая кобыла? Не обманула?
Я не выдержал прямого, вопрошающего взгляда Рыжухи. Я отвел глаза в сторону и тут мне показалось, что отовсюду, со всех сторон, на меня смотрят большие и пытливые лошадиные глаза. Неужели то, о чем спрашивала меня Рыжуха, занимало и других лошадей? Во всяком случае, обычного хруста, который всегда слышится на лугу, не было.
Не знаю, сколько продолжалась для меня эта молчаливая пытка на зеленой луговине под горой, - может, минуту, может, десять минут, может, час, но я взмок с головы до ног.
Все, все правильно говорила старая кобыла, ничего не соврала. Были, были такие времена, и были еще недавно, на моей памяти, когда лошадью дышали и жили, когда ей скармливали самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба - мы-то как-нибудь выдюжим, мы-то и с голодным брюхом промаемся до утра. Нам не привыкать. А что делалось по вечерам, когда наработавшаяся за день лошадка входила в свой заулок! Вся семья, от мала до велика, выбегала встречать ее, и сколько же ласковых, сколько благодарных слов выслушивала она, с какой любовью распрягали ее, выхаживали, водили на водопой, скребли, чистили! А сколько раз за ночь поднимались хозяева, чтобы проведать свое сокровище!
Да, да, сокровище. Главная опора и надежда всей крестьянской жизни, потому как без лошади - никуда: ни в поле выехать, ни в лес. Да и не погулять как следует.
Полвека прожил я на белом свете и чудес, как говорится, повидал немало - и своих, и заморских, а нет, русские гулянья на лошадях о масленице сравнить не с чем.
Все преображалось как в сказке. Преображались мужики и парни - чертом выгибались на легких расписных санках с железными подрезами, преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое! Раздуйте метель-огонь на всю улицу!
И лошади раздували. Радугами плясали в зимнем воздухе цветастые, узорчатые дуги, июльский жар несло от медных начищенных сбруй, и колокольцы, колокольцы - услада русской души…
Первая игрушка крестьянского сына - деревянный конь. Конь смотрел на ребенка с крыши родного отцовского дома, про коня-богатыря, про сивку-бурку пела и рассказывала мать, конем украшал он, подросши, прялку для своей суженой, коню молился - ни одной божницы не помню я в своей деревне без Егория Победоносца. И конской подковой - знаком долгожданного мужицкого счастья - встречало тебя почти каждое крыльцо. Всё - конь, всё - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти…
Ну и что же удивительного, что из-за коня, из-за кобылы вскипали все главные страсти в первые колхозные годы!
У конюшни толклись, митинговали с утра до ночи, там выясняли свои отношения. Сбил у Воронка холку, не напоил Гнедуху вовремя, навалил слишком большой воз, слишком быстро гнал Чалого, и вот уж крик, вот уж кулаком в рыло заехали.
Э-э, да что толковать о хозяевах, о мужиках, которые всю жизнь кормились от лошади!
Я, отрезанный ломоть, студент университета, еще накануне войны не мог спокойно пройти мимо своего Карька, который когда-то, как солнце, освещал всю жизнь нашей многодетной, рано осиротевшей семьи. И даже война, даже война не вытравила во мне память о родном коне.
Помню, в сорок седьмом вернулся в деревню. Голод, разор, запустение, каждый дом рыдает по не вернувшимся с войны. А стоило мне увидеть первую лошадь, и на мысли пришел Карько.
Нету вашего Карька, - ответил мне конюх-старик. - На лесном фронте богу душу отдал. Ты думаешь, только люди в эту войну воевали? Нет, лошади тоже победу ковали, да еще как…
Карько, как я узнал дальше, свой жизненный путь закончил в самый День Победы. Надо было как-то отметить, отпраздновать такой день. А как? Чем? Вот и порешили пожертвовать самой старой доходягой. Короче, когда Карько притащился из лесу со своим очередным возом, на него сверху, со штабеля, обрушили тяжеленные бревна…
В каждом из нас, должно быть, живет пушкинский вещий Олег, и года три назад, когда мне довелось быть в Росохах, где когда-то в войну шла заготовка леса, я попытался разыскать останки своего коня.
Лесопункта давно уже не было. Старые бараки, кое-как слепленные когда-то стариками да мальчишками, развалились, заросли крапивой, а на месте катища, там, где земля была щедро удобрена щепой и корой, вымахали густые заросли розового иван-чая.
Я побродил возле этих зарослей, в двух-трех местах даже проложил через них тропу, но останков никаких не нашел…
…Рыжуха все так же, с надеждой, с мольбой смотрела на меня. И смотрели другие лошади. И казалось, все пространство на лугу, под горой - сплошь одни лошадиные глаза. Все, и живые, на привязи, и те, которых давно уже не было, - все лошадиное царство, живое и мертвое, вопрошало сейчас меня. А я вдруг напустил на себя бесшабашную удаль и воскликнул:
Ну, ну, хватит киснуть! Хватит забивать себе голову всякой ерундой. Давайте лучше грызть хлеб, пока грызется.
И вслед за тем, избегая глядеть в глаза Рыжухе, я торопливо бросил на луг, напротив ее вытянутой морды, давно приготовленный кусок хлеба, потом быстро оделил хлебом других лошадей и с той же разудалой бесшабашностью театрально вскинул руку:
Покель! В энтом деле без банки нам все равно не разобраться… - И, глубоко сунув руки в карманы модных джинсов, быстрой, развязной походкой двинулся к реке.
А что я мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена?
Я пересек пересохшее озеро, вышел на старую, сохранившуюся еще от доколхозных времен межу, которая всегда радовала меня своим буйным разнотравьем.
Но я ничего не видел сейчас.
Все мое существо, весь мой слух были обращены назад, к лошадям. Я ждал, каждым своим нервом ждал, когда же они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом и хрумканьем стричь траву на лугу.
Ни малейшего звука не доносилось оттуда.
И тогда я вдруг стал понимать, что я совершил что-то непоправимое, страшное, что я обманул Рыжуху, обманул всех этих несчастных кляч и доходяг и что никогда, никогда уже у меня с Рыжухой не будет той искренности и того доверия, которые были до сих пор.
И тоска, тяжелая лошадиная тоска навалилась на меня, пригнула к земле. И вскоре я уже сам казался себе каким-то нелепым, отжившим существом. Существом из той же лошадиной породы…
Всякий раз , когда рассказчик спускался с угора (холма) на луг, он как бы снова попадал в свое далекое Детство - в мир пахучих трав, стрекоз, бабочек и, конечно же, лошадей, которые паслись на привязи, каждая около своего кола. Он частенько брал с собой и угощал лошадей, а если хлеба не было, все равно останавливался возле них, ласково поглаживал, трепал по теплым бархатным губам. Лошади волновали его, но чаще вызывали чувство жалости и какой-то непонятной вины перед ними.
Конюх Миколка , вечно пьяный, иногда сутками не заявлялся к ним, и лошади стояли голодные, изнывая от жажды, страдая от гнуса, который тучами вился над ними.
На этот раз иеловек не шел, а бежал к лошадям, потому что увидел среди них свою любимицу Рыжуху, лошадку некрупную, неказистую, но очень выносливую и какую-то особенно чистую, аккуратную, с живым, веселым характером. Обычно она радостно встречала его, но в этот день стояла около кола неподвижно, окаменело, даже от угощения отвернула голову. Человек схватил ее за челку, притянул к себе и, потрясенный, увидел… слезы. Большие лошадиные слезы. «Рыжуха, Рыжуха, что с тобой?»
И она поведала, что у них (лошадей) был спор о жизни, лошадиной жизни, разумеется. Рыжуха сказала, что было время, когда лошадей любили и холили, жалели и берегли.
Сотоварищи подняли ее на смех. Говоря об этом, кобылка снова расплакалась. Человек насилу успокоил ее. И вот что она рассказала.
На дальнем покосе , где она работала (а труд был каторжный), Рыжуха ходила в упряжке с одной старой кобылой, которая старалась подбодрить напарницу своими песнями. Из этих песен Рыжуха узнала про времена, когда лошадей называли кормилицами, холили и ласкали, вкусно кормили, украшали лентами. Слушая песни Забавы (так звали старую лошадь), ее напарница забывала о жаре, о тяжелой косилке, которую тащила, про удары злого мужика. Рыжухе не верилось, что было оно, беспечальное лошадиное житье, на Забава уверяла, что в песнях все правда, их пела ей еще мать. А мать их слышала от своей матери.
Когда лошадей вывели на луг . Рыжуха стала не п. песни старой кобылы, но на нее закричали: «Вранье нее что!.. 11е растравляй нам душу. И так тошно». И теперь лошадка с надеждой и мольбой обратилась к человеку: «Скажите, были такие времена, когда нам, лошадям, жилось хорошо?» Рассказчик не выдержал ее прямого, честного взгляда, отвел глаза в сторону. И тут ему показалось, что все лошади смотрят на него, ждут ответа.
Неизвестно, сколько времени продолжалась эта молчаливая пытка, но человек весь взмок. Он знал, что правду говорила старая кобыла. Да, были такие времена, и совсем недавно, когда лошадью дышали, скармливали ей самый лакомый кусок, а то и последнюю краюху хлеба, всей семьей встречали ее после работы, и сколько ласковых слов выслушала она, с какой любовью ухаживали за ней, водили на водопой, скребли, чистили.
Лошадь была сокровищем, надеждой и опорой крестьянской семьи.
А как веселились в праздники! Как бесшабашны, как прекрасны были Русские гулянья на лошадях в Масленицу. Нигде больше такого не увидишь.
- «Все преображалось, как в сказке. Преображались мужики и парни… преображались лошади. Эх, гулюшки, эх, родимые! Не подкачайте! Потешьте сердце молодецкое!.. Радугами плясали в морозном воздухе цветастые, узорчатые дуги… и колокольцы, колокольцы - услада русской души».
Первой игрушкой крестьянского сына был деревянный конь, про сивку-бурку пела ему мать, конской подковой - символом счастья - встречало в деревне каждое крыльцо. «Все - конь, все - от коня: вся жизнь крестьянская, с рождения до смерти».
Стоит ли удивляться, что из-за коня, из-за кобылы вскипали страсти в первые колхозные годы. У конюшни толклись с утра до ночи, присматривались каждый к своей лошади, ругали конюхов за нерадивость. Ведь мужики всю жизнь кормились от лошади.
Рассказчик вспоминает, как давно, еще до войны, не мог спокойно пройти мимо своего Карька, который, как солнце, освещал всю жизнь их многодетной семьи. В сорок седьмом вернулся он в деревню. Голод, разор, запустение. И сразу вспомнился Карько.
Конюх-старик ответил ему, что нет уже Карька. Богу душу отдал в самый . Надо было отпраздновать такой день. А чем? И когда Карько со своим возом притащился из лесу, на него сверху, со штабеля, обрушились тяжелые бревна…
В каждом человеке живет , наверное, пушкинский князь Олег: в очередной раз приехав в деревню, рассказчик решил отыскать останки любимого коня. Вот и место, где шли лесозаготовки. Запустение, заросли крапивы. Никаких останков он не нашел.
- …Рыжуха и другие лошади все так же с надеждой и мольбой смотрели на него. Казалось, весь луг заполнили лошадиные глаза. Все, и живые, и те, которых давно уже не было, вопрошали человека.
И ему пришлось напустить на себя бесшабашную удаль: «Ну, ну, хватит киснуть!.. Давайте лучше грызть хлеб, пока грызется». Избегая глядеть в глаза Рыжухе, он отдал ей заранее приготовленный кусокхлеба, оделил и других лошадей. С разудалой бесшабашностью театрально вскинул руку: «Покель!» А что он мог ответить этим бедолагам? Сказать, что старая кобыла ничего не выдумала, что были у лошадей счастливые времена? Он ничего не видел вокруг. Ждал, когда они начнут грызть хлеб, с обычным лошадиным хрустом стричь траву. Но с луга не доносилось ни звука.
И человек понял, что совершил что - то непоправимое, страшное, что обманул этих несчастных кляч, что никогда у них с Рыжухой не будет больше искреннего доверия. И тяжелая лошадиная тоска навалилась на него, пригнула к земле…
Лошадь спрашивает у человека: правда ли, что когда-то их племени жилось легко и привольно. Человек не может признаться лошади, что это правда, и теряет её дружбу и доверие.
Рассказчик любит лошадей, которым живётся очень нелегко: конюх за ними плохо ухаживает, забывает кормить и поить, к тому же их донимает гнус. Когда может, он заходит к ним и старается их подкармливать. В одно из таких посещений повествователь замечает, что Рыжуха плачет. Из рассказа лошади он узнаёт, что у лошадей был спор о лошадиной жизни.
Рыжуха услышала песню о тех временах, когда лошадям жилось хорошо. Песни эти пела ей старая кобыла, которая услышала их от своей матери, а та от своей. Когда Рыжуха слушала эти песни, ей было легче работать, она забывала про жару и другие трудности лошадиной жизни. Выйдя на луг, молодая лошадь начала петь песни старой кобылы своим товарищам. Но другие лошади подняли Рыжуху на смех, они говорили, что это всё враньё, просили не травить душу.
Лошадь спрашивает у человека, правда ли то, что говорится в песне. Рассказчик не может выдержать взгляда Рыжухи. Он знает, что это всё правда, но не может сказать об этом своей четвероногой подруге. Человек уходит. Только потом он понимает, что совершил непоправимую ошибку, и что у него больше никогда не будет такой искренности и доверия в отношении с Рыжухой.